- Тебе вообще что-нибудь дорого, Король? Ты вообще способен на что-то кроме убийства?! – пронесся воспоминанием крик одного из кадетов, с которыми он учился и встретился уже вне Отдела. Первый месяц, когда их распустили. Первое встречное задание с его бывшими товарищами. Волк тогда не ответил, он просто свернул шею своему другу, с которым бок о бок прошел все войны, застрелил его помощника и устроил пышные похороны своему, павшему смертью храбрых, товарищу. Похороны вышли знатные. Его хоронили как генерала. Волк за всем проследил, он первым бросил горсть земли на гроб того, кого пару дней назад держал в руках еще теплым. Слова полковника задели Того Кёнига, которым Вольфганг тогда был. Холод слов его не задевал, лишь приказной тон, да… интонация Лая.. Нет, не слова. Слов он не боялся. Сломает руки? Пусть ломает. Ему не жалко. Это не его руки. Это руки организации, которая защищает его страну. Но тон… Сердце глухо стукнуло, отдаваясь в темноте и захламленности чердака тяжестью. В глазах Вольфа наступила ночь. Северная, пустая, одинокая, убийственная. Чертовски тяжело было оставаться собой, когда годами привитые привычки и вбитые рефлексы на автомате тянулись отключить Вольфа от реальности, вырубить эмоции  из происходящего. Он проваливался. В такие моменты он ненавидел свою привязанность к приказам. Полковник ломал все, что с трудом было выстроено годами. Ломал то, что могло бы получить развитие. Он чувствовал это по попавшему под влияние голоса отца Кристоферу, по старающемуся не встречаться с ним глазами Лайонелу…
Волк присел и поднял лежащую на куче палок шинель. Спокойно отряхнул её, осмотрел, убедившись в том, что выглядит она хорошо, даже не смотря на то, что побывала в драке и её явно не носили на руках, поднялся на ноги. Он прекрасно понял слова Лая. Прекрасно понял, что полковник их тоже понял. Конечно, он может выполнить приказ. Скрутить Лайонела, связать ему руки, просто сразу отключить. В нем силы и опыта будет больше, чем в волчонке, но он не собирался все это продолжать. Свесив шинель на левой руке, волк снял свою шинель и набросил её на своего студента, оправил её, развязал руки. Парня только что не колотило от злости и обиды, и у Кёнига даже возникла мысль, что у Кристофера достанет смелости покончить с жизнью. Этого волк не мог допустить. Не для Менгле-старшего. Кристофер был студентом Его университета, а все студенты были для Волка Семьей, какие бы они ни были, что бы ни сделали.
- Вольно, Кристофер, это не последний бой, - в голосе мелькнуло уважение к силе мальчишки, на губах мелькнула ободряющая улыбка. Ведь Кристофер, какой бы ни была стратегия Лая, умудрялся держать киллера в Университете, он не дал ему сбежать, и Вольф улыбался, что бы ни происходило в его душе, он всегда улыбался.
Оставив Кристофера в покое, волк обернулся к Лайонелу. Трудно было не пройти к нему и не попытаться его связать. Привычка выполнять приказы убивала в Волке все слова и мысли, которые он бы сказал. Он отбросил сетку в угол и, еще раз отряхнув шинель, раскрыл её. Словно предлагая Лаю помочь её одеть. Ему было сказано не трогать блондина. Волк не трогал, он спрашивал. Голубые глаза, чьи чувства были теперь похоронены под бесконечным эхом убийств, едва ли излучали прежнюю боль. Которая таяла следом за приказами Менгеле. Это был взгляд Вольфа, смотрящего на Лая в ожидании в больнице. Он ждал ответа на вопрос.

Папаша ещё что-то бухтел, Кристофер одарил Лая ответным взглядом, полным такой же страсти, и Лай решил, что при случае вернётся и обязательно надерёт мальчишке задницу.  Никаких пыльных закутков, один на один на полигоне, и там этот зверёныш не продержится и минуты. Чтоб не выёб@вался больше. И не заворачивался в ректорскую шинель так, словно она ему родная.
Последняя мысль пришла внезапно, и удивила даже самого Лая. А тут ещё этот... стоит, смотрит своими глазищами, как загипнотизированный. Лайонел и так злился, а тут вообще захотелось волку оплеух навешать и уточнить, когда он в последний раз думал своей башкой, а не лысой маковкой этого вреднючего старикашки.
Да, если Вольф был идеальным оружием и убивал по приказу беспрекословно, то Лай обладал одним несомненным (в глазах организации и нанимателей) недостатком - он обдумывал приказы. В этом были и плюсы и минусы - он был до сих пор жив, но его жизнь висела на волоске. Но он был жив. Он с лёгкостью обходил таких вот "детей программы", потому что их действия легко было  предсказать и обратить против них же. И полковник мало чем отличался от серой массы шагающих в ряд одинаковых солдат с одинаковыми мозгами. Хотя, наверняка, считал иначе.
Не буду разочаровывать, папаша. Смотри - мой взгляд забегал при упоминании оцепления. Всего на миг. Мне страшно. Но я не подаю виду, нагло ухмыляюсь. Я же наёмник. Деньги превыше всего. Я военная шлюха, и ты это знаешь. Видишь меня насквозь. Смотри..
Именно поэтому Лай разозлился. Ему не нравилось видеть Вольфгана таким. Какой-то бездушной инкубаторской машиной, в которой не было и искры жизни. Пусть лучше бы Кёниг кинулся на него с кулаками, но только не стоял с таким лицом, глядя сквозь. Захотелось сказать какую-нибудь гадость, уязвить, заставить разозлиться.
Лай встретился глазами с майором и.. прищурившись, внезапно внутренне выдохнул.
Нет. Это всё-таки был Воль, где-то в глубине взгляда теплело уже знакомое выражение и отражение бездумной шахматной партии, в которой так и не осталось проигравших. И.. Он не подчинился приказу.
Вернее подчинился. Но не приказу полковника.
"Хвала святому Патрику" - только и достало мысли, когда Лайонел не колеблясь повернулся беззащитной спиной, отводя назад руки и понимая, что волку сейчас достаточно одного лёгкого жеста, чтобы вывернуть плечи из суставов и надолго лишить Лая возможности даже помыслить о побеге.